Призрачный роман - Страница 39

В общем, смотреть с ним фильмы оказалось интересно. Правда, в моменты, когда «идиотизм зашкаливает» (положа руку на сердце: такое происходит то и дело), Джой раздраженно соскакивал со словами «Ну сколько можно смотреть эту ерунду!» и шел заниматься другими делами. Или смотреть другой канал.

В этот раз он продержался так долго и безмолвно, что я даже подумала — задремал. Оглянулась: Джой следил за действием напряженно и внимательно, словно смотрел какой-то международный матч. Почувствовав мой взгляд, сообщил:

— У меня идея!

— Трепещу в ожидании!

— Если человек лежит в коме, где в этот момент находится его душа?

Я подумала.

— Ну, наверное, где-то поблизости болтается. Ждет, когда тело очнется. Ты, в смысле?..

Джой повернулся ко мне рывком: даже диван качнулся. Подпер рукой голову. Сказал, разглядывая меня — и впрямь становлюсь видимой, ура:

— Да. Пошли, поговоришь с ее душой, она расскажет, что знает, и оставим уже эту мою «возлюбленную» в покое. Ну, как тебе идея?

Я поежилась. Почему-то вот как раз эта идея внушала мне настоящий ужас. Как бы мне ни хотелось увидеть связанную с тайной семьи Чжой женщину, я никак не могла заставить себя переступить порог больницы.

Ну, у каждого свои бзики. Даже у призраков.

А ведь я вполне спокойно посетила с Джоем кладбище, куда он меня позвал с некоторым сомнением…

…На Троицу народу на кладбище собралось почти столько же, сколько лежало под землей. Пусть ханжи фыркают через губу, мол, нужно помнить об умерших по доброй воле, а не принудительно по обязательным датам, я считаю: хорошо, что существуют «родительские дни». Живые всегда так заняты, так стремятся как можно больше успеть до встречи с предками лицом к лицу, что им просто некогда о нас вспоминать. Это мы всегда их можем подождать…

Могила джоевского отца отличалась от окружающих: здесь не было ни цветов, ни деревьев. Корейцы считают, что их корни мешают мертвым. Да и памятник стоял не на зеленом холмике, а рядом с ним. Проходившие поглядывали на невозмутимо отбивающего полные поклоны Джоя. Обсуждать не обсуждали. На кладбище любые обычаи впору: вон, неподалеку отмечают родительский день за ломящимся от снеди столом веселые и шумные православные цыгане… Джой поставил цветок, рюмку, зажег свечу и разложил на плите угощение.

Я сидела на памятнике по соседству, болтая ногами. Дух похороненного если когда и был здесь, то давно весь вышел.

— Эй, — вспомнила я. — А у вас же есть какой-то свой корейский праздник поминовения? Чусон?

— Чхусок, — поправил Джой, — «осенний день». Помянем и в сентябре. Мертвым приятно, что мы их почитаем.

Он сел на низкую скамеечку, переплетя пальцы рук. Уставился в землю: то ли об отце вспоминал, то ли о бренности всего сущего задумался. Я тактично помолчала, но так как запас вежливости у меня небольшой, продержалась недолго.

— А другие родные тоже здесь похоронены? — спросила, перебравшись к нему под бок на скамью.

— Нет. Отец с матерью вернулись сюда из Средней Азии, так что могилы бабушек-дедушек там остались.

— Далековато…

— Да.

Джой помолчал и неожиданно начал говорить о том времени, когда у него болел и умирал отец. Казалось, он никому об этом до сих пор не рассказывал, потому что говорил Джой непривычно — бессвязно, с тяжелыми паузами.

…Тот год и несколько следующих были тяжелыми. Казалось, судьба спохватилась, что слишком долго была благосклонна к их семье, и решила наверстать упущенное в очень короткий срок. Строительная фирма отца разорилась во время очередного кризиса; онкологию обнаружили слишком поздно, даже операцию делать не стали, только химию, от которой отец чувствовал себя так плохо, что почти не вставал. Матери пришлось уволиться, чтобы ухаживать за мужем. Потом — смерть, и понеслось: банк и партнеры конфисковали квартиру, машины в счет кредита и долгов; тяжело заболела Янка, а у них ни денег, ни связей…

Да, Джой, ты слишком рано повзрослел! Другие еще гоняли в футбол, получали неуды да нарывались на неприятности с такими же безбашенными подружками и с милицией, а ты уже стал главой семьи. Во всяком случае, старался.

— Родственники поговаривали, все беды оттого, что предка похоронили неправильно — еще с тех пор, когда деда с бабушкой сослали из Сибири в Среднюю Азию. Предлагали проконсультироваться с геомантом, разрыть ымтхэк и перезахоронить предка заново в благоприятном месте…

Я слушала и глядела на стоявшего у обелиска мужчину в немодном черном костюме: сложив руки на животе, он с печалью смотрел на Джоя.

— Но потом, со временем, все наладилось. Только вот я не знаю… — Джой, глядя в землю, потер рот.

— Что — не знаешь?

Джой заговорил тише:

— Не знаю, доволен ли он. Оправдал ли я его надежды… Ведь все можно было сделать гораздо лучше. Однажды я страшно подвел его… всю семью… я виноват…

Ну ты и дура-ак! А если твой отец считает, что сын не оправдал его ожиданий, то и он тоже.

— Он говорит, — сказала я, глядя в упор на молчащего старшего Чжоя, — что гордится тобой.

Джой резко вскинул голову.

— Ты видишь его?!

— Ты же меня для этого и брал.

— И где… где он?

Я подняла руку.

— Вон там. Прямо перед памятником.

Джой встал, сделал шаг и остановился, свесив руки: странно юный и ранимый сейчас для такого уверенного и сильного мужчины.

— Папа?..

Мужчина молча смотрел на него. Джой спросил, не поворачивая головы:

— Ты можешь в меня вселиться?

— …зачем?

— Я хочу увидеть отца. Хотя бы раз.